Время золота, время серебра - Страница 35

К оглавлению

35

Через год после смерти Девы Святейший Папа прислал буллу, дозволяющую венчать спасителя Олбарии на царство. Церемонию собирались провести в соборе Святого Квентина, но Джеральд сказал, что он наденет корону в Грэмтире в годовщину гибели Эдмунда Доаделлина или же обойдется без церковного благословения. Папский нунций кардинал Валентине Паголо был весьма недоволен, но Олбария встала на сторону своего кумира, и папский посланник уступил.

В день коронации боярышник на могиле Джейн и Эдмунда расцвел, нунций счел это знаком свыше и Донес сие до Святого Престола. Папа внял голосу высшей воли и причислил Деву Джейн и Эдмунда из Рода Доаделлинов к лику святых.

Джеральд Первый дожил до семидесяти лет, он умер в начале зимы, не оставив завещания, но его положили рядом с Джейн, а на исходе лета над их могилами вновь расцвел боярышник и с той поры цветет каждый год. Цветет не весной, но осенью, в день, когда погиб последний Доаделлин, в день похорон святой Джейн, в день, когда папский нунций и архиепископ Лоумпианский провозгласили Джеральд да де Райнора королем Олбарии и Изумрудного острова.

— Расскажите еще, — попросил сэр Родерик Эсташ.

— Завтра, а сейчас вы займетесь арифметикой, учитель поднялся и вышел, оставив Рори наедине с режущим сукно негоциантом, а Вирджи с яблоками, которые следовало разделить между тремя кузенами.

Брат и сестра переглянулись, вздохнули и принялись за уроки, хотя мысли их витали на Айнсвикских холмах, ставших для них реальней шумящей за окном улицы. И они были правы, потому что поняли в этот день главное: в этом мире есть и то, во имя чего стоит жить, и то, во имя чего не страшно умирать.

Они были, эти дети, учили свои уроки, ссорились, мирились, замирали над старыми легендами потому, что много веков назад Джеральд де Райнор превозмог свою боль и поднял меч Доаделлинов. Король давно ушел в небытие, но осталась страна, которую называют Олбарией, и в ней по-прежнему умеют любить, прощать и, если нужно, сражаться.

— Рори, — леди Вирджиния отложила перо и подняла голову от тетради, — давай вечером поиграем. Ты будешь Золотым Джеральдом, а я — святой Джейн.

— Давай, — обрадовался достопочтенный Родерик и посадил кляксу.

Элеонора Раткевич
Время серебра
Повесть

Наши мертвые нас не оставят в беде.

Наши павшие — как часовые.

В. Высоцкий

Время лечит

Осень. Грэмтирский лес


— Мэтр, да сделайте же хоть что-нибудь!

Отчаянный, почти мальчишеский выкрик. И такой далекий…

— Вы меня слышите?

Этот голос тоже звучал издалека — и он не мог, никак не мог ответить со дна ледяной реки… той самой реки, где вечно струится кровь павших в битве, — но она вовсе не алая, легенды лгут, она черная, черная, как осенний омут, как обступившая со всех сторон ночь, и в этой ночи не видно лиц — только глаза… две пары звезд, янтарно-волчьи, и зеленые, рысьи… а потом они смежили веки и начался звездопад. Звезды срывались с неба целыми гроздьями, оставляя за собой резкие росчерки, рушились наземь сияющими горстями, росой оседая на плечи, Расточаясь туманом, стремительно заволакивающим недавнюю черноту.

Туман вовсе не был непроглядным — он вился тугими прядями, дразнился, убегал — и все же разглядеть хоть что-нибудь не получалось; действительность уворачивалась от взгляда, потому что у нее не было имен… ничто не имело имени, один только туман, а значит, ничего и не было… возможно, если вспомнить, если только вспомнить, кто ты есть…

— Джей! — голосом незнакомой птицы крикнула издали сквозь туман уходящая ночь.

Джей. Это не просто звук, не просто слово — это имя. Его имя. Джей. Ночь была милосердна, окликнув его на прощание. Его имя снова было с ним — как меч у бедра, как лютня за спиной… и все же что-то покинуло его… что-то, заменившее ему имя еще так недавно… Джей глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться, и тогда только понял, что именно оставило его, — боль! Дышать этим осенним туманом было совсем не больно. Ребра вздымались легко и свободно, сознание не мутилось. Джей не помнил, отчего присутствие боли казалось ему таким непреложным, а ее уход — таким странным… и все же она ушла… вот по этой, наверное, тропинке, звонко шелестящей сухой осенней листвой… вниз, с холма, в туман…

Джей ступил на тропу, и шорох окутал его ноги. Будь что будет, но он не станет ждать на вершине холма невесть чего. Если боль ушла, он пойдет за ней следом и нагонит ее — а настигнув, спросит, почему он здесь. Ему некого больше спросить — туман, и тот молчит, — но уж она-то должна знать…

А туман и вправду молчал — будто боялся чего-то… шороха ли, в котором звук шагов терялся почти совершенно, самих ли шагов… боялся, прятался, забивался под листья — уже не сухие и ломкие, а плотные и упругие, в прожелть зеленоватые… туман хоронился в траве, густой, свежей, томительно яркой, летней… но разве можно быть лету после осени? Разве можно быть вечеру после ночи? А ведь сумерки вокруг вечерние, легкие, чистые, как ручей, — вот и туман почти рассеялся, и костер уже не мутный сгусток света в серой мгле, а самый настоящий костер, даже слышно, как пламя потрескивает, выбрасывая кверху целый ворох золотых искр, — они совсем как звезды, только падают вверх…

Джей отодвинул шитый рыжими ягодами кружевной рукав рябины и шагнул к костру.

Отродясь он не видывал более необычной компании, чем та, что сидела возле огня. Седой, как лунная ночь, старик, пятеро молодых мужчин, таких разных с виду, и одетая мальчиком девушка с льющимися по спине светлыми волосами… полно, да есть ли между ними хоть что-то общее, кроме печати некой неуловимой странности, отметившей их всех до единого? Кто они такие, откуда? Охотники? Заплутавшие путники, которых сумерки и случайность свели вместе у одного костра? Беглецы от закона? Да нет же, нет! Не так они смотрят друг на друга, не так улыбаются… и на нежданного гостя, вышагнувшего из-под полога леса к их огню, тоже смотрят не так… нет в их глазах ни настороженности, ни даже недоверия — будто Джей для них не беглый незнакомец, а желанный сотоварищ. А ведь он этих семерых впервые видит… есть отчего призадуматься.

35